Утро новой эры - Страница 70

— А скажи, чем ты питался? — поинтересовалась Чернышева, рассматривая его кардиограмму, когда он, наконец, освободился.

— Да так… — Данилов пожал плечами. — По-разному. Охотился. Иногда удавалось найти что-нибудь в магазинах, выкапывать гнилые овощи. Иногда не удавалось.

— И что же ты тогда ел?

— Тогда я… — он осекся, не дав словам сорваться с губ, — Ничего. Потуже затягивал пояс и терпел.

Он уже хотел пошутить, что выкапывал из-под снега не только картошку и капусту, но и людей. Но испугался, что шутку она не поймет, и тогда его просто линчуют.

— Однако, надо бы и нам поесть, — сказала Маша, взглянув на часы. — Пойду принесу твой обед. Вообще-то тебе положена банка тушенки и триста грамм сухарей, но у меня завалялось еще что-то.

Она вернулась с подносом и, как настоящая хлебосольная хозяйка, поставила на стол перед ним эмалированную миску с варевом, которое на поверку оказалось супом из тушенки с картофелем, нарезанную булку хлеба и дымящуюся чашку. Хлеб на вид был клейким и рыхлым.

— Кофе из цикория. Настоящего мало, уж прости. Да это даже полезнее. А хлеб как в блокадном Ленинграде, черт-те что туда пихают.

— Спасибо.

— Если хочешь чего покрепче, то тебе не повезло. У нас сухой закон. Приказ блюстителя нравственности товарища Богданова, — она прыснула в кулак.

— Кто такой ваш Богданов? Похоже, суровый дядька.

— Ты его уже видел.

— А. Так вот он кто. Понято…

В три часа дня Мария ушла, и Данилов остался во всем здании бывшего детского сада, как ему показалось, один. Уходя, она не заперла его в палате, как обещала, и он мог свободно передвигаться по территории карантинного блока. Но на окнах стояли решетки, поэтому свобода была иллюзорной, а на вахте оказался сторож предпенсионного возраста, но с кобурой. Александр был скорее не пациентом, а заключенным.

Вечером через зарешеченное окно он смотрел на людей, которые шли по улице по ту сторону забора.

Карантинный блок находился на отшибе, окруженный пустыми домами с заколоченными окнами и дверьми. В месте, где все заняты работой, праздной публики быть не могло, и все же по улице то и дело проходил народ.

Город жил своей жизнью. Один раз ему на глаза попались люди с оружием — три мужика с короткими автоматами, в городском камуфляже, с теми же нарукавными повязками, напомнившими ему пионерские. То ли дружинники, то ли ополченцы. Все остальные были не вооружены, и их вид заставил Данилова испытать острую зависть. Они шли по своим делам, а не прокладывали дорогу через враждебную территорию. Тут не убивали за кусок хлеба. На людях была повседневная одежда — джинсы, куртки, спортивные костюмы. Не такая яркая и новая как до войны, но и не засаленные лохмотья, о которые не жалко вытереть испачканные руки, и не туристско-милитаристский прикид.

В соседнем дворе экскаватор, натужно рыча, копал траншею. Выгребная яма? Или у них тут есть даже канализация?

Он подошел к другому окну, отметив, что стеклопакеты даже не двойные, а тройные.

Через несколько домов, у торгового павильона с вывеской «Пункт раздачи» стояла небольшая очередь. На первый взгляд женщин было не меньше, чем мужчин, и это тоже был знак. Женщины не жались к стенам и не выглядели забитыми, как в той же «Оптиме». Данилов хорошо знал, что при любой социальной катастрофе и анархии они — такой же товар, как патроны, еда и горючее. Снаружи женщин было мало, и более жалких созданий он не видел. Данилов вспомнил баб из подвалов, полурабынь, доведенных до состояния скотины. Там, где соотношение мужчин и женщин десять к одному, по-иному и быть не могло. Но тут все было не так. В городе существовала или сильная власть, которая держала инстинкты в узде, или чувство общности, или и то, и другое.

Услышав смех, он увидел стайку малышни. Чумазые и грязные, они выглядели счастливыми, сооружая на ручье запруду, а значит, сделал он простое умозаключение, не голодали. Играющие дети… наверно это зрелище окончательно убедило его, что здесь была совсем другая жизнь.

Первую половину следующего дня он работал, облагораживая примыкавший к садику запущенный двор. Кое-где землю до сих пор покрывал черный слежавшийся снег и лед, Саша долбил их кайлом и раскидывал лопатой. Потом, получив от Марии пилу, распиливал поваленные ветром рябины и яблони. Их, как и где весь сгораемый мусор, он стаскал в кучу и запалил.

Потом носил к воротам проржавелые трубы и батареи отопления. Сторож сидел в своей каморке — Александр понял, что тот побаивается подходить к нему близко. Но даже мысли перемахнуть через низенький забор и сбежать не возникло. Несколько человек, проходившие мимо садика, обернулись в его сторону. Видимо, новые лица были редкостью. Его найдут и поймают в два счета, а потом уж точно не отмазаться. Данилов не роптал, потому что давно заметил, что трудотерапия полезна для душевного состояния.

— Сколько я еще буду тут торчать? — спросил он Машу, когда она собиралась уходить, потратив больше времени на осмотр результатов работы, чем его самого. Похоже, его диспансеризация подходила к концу. Некоторые из анализов и проб были унизительны, и только вера в будущее заставляла Сашу терпеть.

— Вирусолог сказал, лучше продержать тебя пару недель. Почти все анализы в лаборатории готовы. Могу тебя поздравить, у тебя даже туберкулеза нет, и ВИЧ тоже.

Данилов не удивился. Он почти полгода жил, не контактируя с другими людьми, в идеально стерильной среде, где холод убил или подавил активность всех микроорганизмов. Это ему надо было опасаться инфекции в городе, а не им — от него. А про ВИЧ и говорить нечего.